«Православие и мир»>Евгений Ямбург о последствиях слияния школ

Уже не завтра, а сегодня, если к вам в школу приведут ребенка со стертой формой олигофрении или инвалида, вы обязаны его брать, а работать не умеете. Для этого нужно обучить педагогические кадры, а их требуется выращивать.

Новшеством российского среднего образования последних двух лет стало повсеместное создание образовательных комплексов. Слияние в единые структуры обычных и коррекционных школ с детскими садами вызывает массу разноречивых откликов учителей и родителей.

О том, какие цели преследует создание образовательных комплексов, насколько эти цели разумны и достижимы, а также методах, которыми новая форма учебных заведений внедряется в нашу жизнь, мы беседуем с руководителем одного из старейших образовательных комплексов Москвы членом-корреспондентом РАО Евгением Александровичем Ямбургом.

Образовательные комплексы: плюсы

Идея образовательных комплексов, на мой взгляд, — очень конструктивная и позитивная. Сам я занимаюсь её реализацией не один десяток лет, точнее, с 1989 года.

Фото с сайта pravmir.ru

В этой идее заложено, прежде всего, стремление выстроить преемственность на всех этапах развития и обучения ребенка — содержательную и методическую преемственность между дошкольным, начальным и последующими этапами образования. Это — первый плюс. Второй плюс заключается в том, что сейчас в школу приходит всё больше детей с проблемами в развитии. И чем раньше мы их выявляем, тем больше у меня времени для того, чтобы их снять. Приведу только один пример. В этом году наша девочка сдавала ЕГЭ. Она блистательно знает алгебру и полный тормоз, как говорят дети, в геометрии и стереометрии. Что произошло? Стремительные роды, асфиксия, пуповина перекрутилась вокруг горла. В подкорке образовалось пятно, называется «минимальная мозговая дисфункция». В переводе на простой язык — отсутствует пространственное мышление. Во всем остальном у неё сохранный интеллект и все замечательно.

К сожалению, поправить подобные вещи можно от трех до десяти лет, пока не сформировались лобные доли мозга. А она попала в нашу школу в десятом классе. Это — именно тот случай, когда единый комплекс позволил бы провести раннюю диагностику и раннюю коррекцию.

Третий позитивный момент заключается в том, что сейчас новый закон впервые стал рассматривать дошкольников как уровень образования. И появляется новая функция — не только уход и присмотр, но и развитие. И именно комплекс позволяет реализовать её органично.

Дошкольник — не удобрение для школы

Упаси нас Бог, если мы потянем в детский сад школьные методы и начнем дрессировать детей к школе. Хуже придумать нельзя — этим мы только истощим и без того слабую нервную систему дошкольников.

Когда мы это начинали, у нас была довольно мощная полемика с великим психологом Леонидом Венгером, который мне говорил: «Ямбург, запомните на всю жизнь: ребенок детского сада — это не удобрение для школы».

У дошкольного образования есть свои серьезные задачи. Это формирование психических функций, развитие мелкой моторики, произвольного внимания. Там есть свои задачи, и их можно выполнять, когда дошкольное образование развивается в едином организме со школой и обучены люди.

Дополнительное образование — осетрина третьей свежести?

Существует огромная разница подходов между так называемым «основным» и «дополнительным» образованием. Сам термин «дополнительное образование» у меня вызывает сомнение — вроде как «осетрина третьей свежести». Хотя я-то хорошо знаю, что иногда усилия одного кружковода стоят больше, чем всего педагогического коллектива.

Дело в том, что дополнительное образование работает в сфере клуба, туда идут добровольно. То есть, ребёнок занимается тем, что ему интересно. И опираясь на положительное, на то, что ребенку интересно, можно вытащить все остальное. «Опора на положительное» — это знаменитый принцип Макаренко.

А у нас обычно как устроено? Психология родителей и даже учителей: «Если ты получил „два“ — на хор не пойдешь». Так и у родителей, и даже у педагогов формируется глупое отношение к кружкам как к чему-то второсортному: «Вот мы самые важные, если ты, там, двойку получил, ты не пойдешь в какую-то студию». Идиотизм — пойдет водку пить и колоться.

Но когда эти две ветви работают в едином комплексе, они воспринимаются как два рукава, сообщающиеся сосуды, противоречие между ними исчезает.

Главное — обучить кадры

В то же время, у дела образовательных комплексов есть огромное количество особенностей. Чтобы здесь была органика, нужно очень серьезно обучить кадры. И дошкольников, и начальную школу, и основную. На это уходят годы.

Фото с сайта pravmir.ru

Когда мы в своё время заключили договор с детским садом, то притирались друг к другу четыре года. И только потом объединились под идеей создания адаптивной школы. А что такое адаптивная модель? Это когда не ребенок приспосабливается к школе, а школа приспосабливается к любому ребенку, вне зависимости от его склонностей, способностей, состояния психофизического здоровья, и так далее. Это, собственно говоря, модернизированная массовая общеобразовательная школа. Где богу — богово, кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево. Специалистов для такой школы нигде не готовят, мы их учили сами: создавалась медико-психолого-дефектологическая служба, которая отслеживает детей от детского сада до одиннадцатого класса. Эта служба не только диагностическая — она определяет очень многое, поскольку все наши педагоги владеют дефектологическими приемами. Например, я как историк прихожу в гимназический класс. Там сохранные дети с хорошей памятью работают с источниками: они цитируют Геродота, Фукидида и так далее. Прекрасно…

В компенсирующем классе тот же учитель дает абсолютно другой урок. Он рисует половину амфоры и говорит: «Дети, археологи нашли половину амфоры. Сейчас мы будем её восстанавливать, штриховать». Это — чисто дефектологическое упражнение для детей с лево-, правополушарной асимметрией.

Для того чтобы дети запомнили, что на агоре — это рынок в Афинах — торговали оливками, мы покупаем оливки, они их жуют. Для того чтобы они запомнили направление греческой колонизации, куда эти корабли, триеры, плыли, есть карты с дырками, они щупают карту и запоминают её через тактильную память. Мы выполняем стандарт образования на нижнем уровне, но на это были обучены люди, обычные педагоги, которых наши дефектологи обучили этим приемам.

Идея должна созреть

Да, образовательный комплекс помогает решить очень многие проблемы. Но форсирование их создания может дискредитировать любую идею.

С одной стороны, мы провозгласили инклюзивное образование. По новому закону об образовании, любое учреждение может брать любые программы — лицейские, гимназические, коррекционные… В общем, это же шампунь и кондиционер в одном флаконе…

Уже не завтра, а сегодня, если к вам в школу приведут ребенка со стертой формой олигофрении или инвалида, вы обязаны его брать, а работать не умеете. Для этого нужно обучить педагогические кадры, а их требуется выращивать. В своё время у нас ушло на это много лет, но теперь нами написаны книги, и есть технологии. Приходит новый человек — в течение года мы его научим, даже за полгода.

И ещё — психология должна быть другая. Потому что если, скажем, директор сегодня объединяет комплекс и относится к детским садам как к животным, к братьям нашим меньшим, — это большая беда.

Фото с сайта pravmir.ru

Во всем мире самая высокая квалификация и самая большая зарплата — у дошкольников и началки. Потому что там — очень тонкая работа. У нас — все наоборот: больше всего ценится старшая школа — конечно, там же ЕГЭ. Сейчас, к счастью, представления меняются.

Но если, как в некоторых регионах, мы закрываем все школы седьмого-восьмого вида, отправляем всех больных в обычные школы и открываем месячные курсы для учительниц — это смерть и здоровым и больным. (Специальные (коррекционные) школы подразделяют на несколько видов в зависимости от специфики детей. В частности, школы VII вида обучают детей с психиатрическими и неврологическими проблемами, школы VIII вида — умственно отсталых. Прим. ред.).

Нужно всеми силами уберечься от нашей манеры пятилетку — в два года… Я всем объясняю: прежде чем одеться в европейский смокинг, сначала надо шею помыть.

Ну и плюс к этому, вы что же, думаете, наши родители очень хотят, чтобы рядом со здоровым были больные дети? Но если они учатся вместе много лет, с детского сада, происходит органическое их слияние.

Давайте, как говорят математики, разведем переменные. Я — за комплексы, хотя это не универсальные вещи, и должны быть разные школы. Но я за то, чтобы идея созревала. И имела под собой не только материальную базу, но и очень мощную подготовку педагогических кадров. А ещё медико-психолого-дефектологическое сопровождение…

Решить ли проблему деньгами?

Очень часто учебные комплексы создаются потому, что так кажется экономически эффективнее — сокращается административный аппарат. Но не во всех городах, как в Москве, более-менее прилично с бюджетом. Поэтому, чтобы выполнить распоряжение свыше — повышение заработной платы учителям, — школа нередко гонит «лишних» людей.

Это психологи, дефектологи, логопеды… Сейчас за штат уже выведены медики. А ведь никакие аутсорсинги, «набеговые исследования», не позволят сделать внимательный анализ динамики развития ребенка, и не только физического, но и психического. Этим надо заниматься серьезно, иначе мы взорвемся.

Нет, конечно, здравая идея в таком подходе есть. В регионах это, конечно, нельзя даже произносить, у меня есть учителя, которые получают и 100 и 120 тысяч. Самый несчастный всегда детский сад — там зарплата зависит от количества детей, и обычно она мизерная. Но, как только они вливаются в школу, ниже 60 тысяч не получают и они. Правда, за такие деньги надо пахать — обучаться, повышать квалификацию. То есть, фактически, за счет школ мы сейчас кормим детские сады.

Фото с сайта pravmir.ru

Правда, цифры здесь очень разнятся по стране: если в Москве подушевое финансирование до 110 тысяч на одного ребенка в год, то в регионах получаются совсем другие цифры. В Подмосковье — 53 тысячи, в Нижнем Тагиле — 18,5… То есть, душа ребенка стоит по-разному в разных регионах, в зависимости от того, какие у них есть деньги. А вот ответственность за финансирование дополнительного образования, по закону, лежит на муниципальных властях. И получается там 900 рублей в год, это копейки! В больших комплексах я могу кормить эту структуру, которая вот так нужна, за счет школы.

Но опыт Сингапура, опыт Германии показал: просто увеличение заработной платы не ведет к повышению качества. Это все равно, что закачивать золото в море и ждать приплода рыбы.

Образно говоря, сейчас мы пытаемся улучшить безопасность полетов в авиации, в шесть раз повысив зарплату пилотам, но при этом сократив наземные службы диспетчеров (службу сопровождения ребенка). Я говорил об этом на одном большом совещании. Мне сказали, что нас услышали.

Как это выглядит в Германии

Я много лет продумывал все эти вещи с инклюзией. Вот сижу я в городе Бремене — в школе, которая первой в Германии стала практиковать инклюзивную методику. И вот я сижу на уроке, где вместе учатся выходцы из России, природные немцы, выходцы из Африки и больные дети, парализованные, причем, некоторые с сочетанными дефектами, в том числе ментальными.

И вот вижу: рядом с парализованной девочкой — мальчик-ассистент; ну, как мальчик — двадцать-двадцать один год. Я ему говорю: «Ты кто?» А он отвечает: «Это моя альтернативная служба в армии. После службы я буду поступать на дефектологический факультет». То есть, на каждого тяжёлого ребёнка нужна штатная единица тьютора или, скажем, педагога-реабилитолога, который будет его сопровождать. И они эту проблему решают так.

И вот сижу я там на уроке живописи. Ну, понятно, что сохранные дети рисуют интересно. Но рядом с ребенком-инвалидом сидит специальный педагог, перед ними — разрезанная на паззлы Сикстинская мадонна или Джоконда, и они вместе собирают картинку. То есть, сохраняя ребёнку здоровую среду, с ним выполняют то, что ему посильно, а не то, что все должны делать. Но такие личные ассистенты — это дополнительные штаты.

Конечно, такой личный педагог нужен не каждому ученику-инвалиду — есть дети с сохранным интеллектом. Это гибкие модели, они требуют действительно разумного и очень взвешенного отношения к себе. Основной смысл подобной модели в том, что мы не разъединяем детей, но, в то же время, каждый ученик в классе работает в зоне своего ближайшего развития.

И ещё неизвестно, кто кому нужен больше: здоровый больному или больной здоровому, потому что это огромный тренинг толерантности. Это человеческие качества, это взаимопомощь. Дети, прошедшие обучение в таких классах, не шарахаются от инвалидов, как у нас на улицах, не обзовут никогда. Это и есть подлинные гуманизм и христианство.

Но переход к работе по такой методике требует времени и усилий, это не по команде: раз-два-три — и завтра же вошли.

Вкладывать не только в Сколково  

Сейчас мы совершаем несколько преступлений подряд в истории образования России. И за это придется платить долго и дорого.

Первое — мы коррекционные школы выбрасываем в социалку, а там с ними не умеют работать.

Второе. Нельзя создавать оазисы, все вокруг превращая в пустыню. Это все грохнется. 

Фото с сайта pravmir.ru

В начале 90-х у меня был тяжелый период в жизни, когда я работал одновременно директором этой школы и начальником округа. Мы создавали специальные школы для девиантных детей. И там был накоплен потрясающий опыт. Сейчас их выкидывают за пределы Москвы, на 101 километр. С этими детьми надо специально работать. С ними тоже можно работать, понимаете? Мы же делаем вид, что у нас одно Сколково. Как писал замечательный Бисмарк, кто экономит на школах, будет строить тюрьмы. Что мы и делаем. И до тех пор, пока мы не поймем, что деньги надо вкладывать и в таких детей, они будут обходиться государству гораздо дороже. Смотрите: душа ребенка в Москве стоит 110 тысяч, а содержание одного заключённого в тюрьме — уже 434. Где-то получится, а где-то нет. Получится или не получится образовательный комплекс, зависит от внутренних интенций и от личностной позиции директора и учителей. Там, где это формально, — это провалится.

Только что прошел удивительно красивый конкурс «Директор года России». Вы знаете, я любовался этими людьми. При всех корявых наших реформах…, как писал Окуджава, «совесть, благородство и достоинство — вот оно, святое наше воинство». И вот это воинство я увидел реально. И в других городах, и в провинции.

Первое место занял парень из Санкт-Петербурга, скромный, достойный, благородный человек. Он был директором обычной школы и лет пять ходил мимо коррекционной. А она была с решетками, как в тюрьме. И как-то его заело, он туда перешел, и сделал из этой школы конфету. И теперь с этими детьми работает. Понимаете, вот это интеллигент высшей пробы, из тех, кого в XIX веке называли «столпы общества».

Дальше. Директор гимназии из Саратова. Ей присоединили школу, где половина детей из пьющих семей. Я говорю: «Ну как там, академики-алкоголики?» Так, ну, с подколкой. А она отвечает: «Вы не представляете, как я пересмотрела свои позиции. Как мне с ними интересно работать. У меня тоже разные классы. Лицеисты иногда все знания из тебя высосут, а через год уже не поздороваются. А этот к тебе из тюрьмы придет, невесту приведет. И, Вы знаете, они все в этом году сдали ЕГЭ».

Вот, можно считать, что эта саратовская школа уже перестала быть гимназией, а стала адаптивной школой.

А вообще, директоров всяких крутых гимназий, где любят отбирать лучших учеников, было бы очень полезно водить в коррекционные школы 6-7-8 вида, чтобы они понимали, что такое педагогическая работа. Это очень отрезвляет.

Реальность или имитация?

Фото с сайта pravmir.ru

В Москве есть целый ряд комплексов, которые работают ещё с конца 80-х годов. Они — реальный педагогический факт и опыт существования. Мы, правда, не думали, что всех погонят в этот рай сразу. Но вот, так получилось, посмотрим. Я гарантий никаких не даю, это зависит от очень многих факторов. Великий Ушинский писал, что никакие реформы образования невозможны иначе, чем через голову учителя. Поэтому сейчас большие деньги надо вкладывать не только в интерактивные доски и компьютеры, которых уже достаточно, а в переподготовку кадров в связи с новыми вызовами, которые сегодня есть. Умение защитить того ребенка, которого не принимает коллектив. Компетенция? Умение работать с инвалидами. В Москве есть уже, как минимум, треть семей, где русский — неродной, и дома на нём не говорят. Это новая компетенция — русский как иностранный. Это другая профессия. То есть, на это надо учить кадры, немедленно. Иначе это будет имитация. В комплексе это действительно легче сделать. Это правда. Просто дело надо делать, господа. Есть направление, и оно в целом правильное. Но торопливая реализация без серьезной подготовки может дискредитировать хорошую идею.

pravmir.ru, 17 декабря 2013