Сотрудницы Института коррекционной педагогики о детях, родителях и науке

В РУБРИКЕ «ЖЕНСКИЙ КОЛЛЕКТИВ» редакция Wonderzine предоставляет слово музыкантам, художникам, спортсменам, архитекторам и другим героиням, занятым общим делом.

Героини рубрики — женский коллектив сотрудниц научных лабораторий НИИ коррекционной педагогики, старейшего института в стране, который занимается разработкой новых методик для работы с нестандартными детьми. Институту 106 лет, а некоторым сотрудницам ровно в четыре раза меньше. Ксения, Анна и Оксана работают со сложными детьми, ведут их с младенчества и помогают им всю жизнь. Они рассказали, как лучше найти подход к ребенку, что можно изменить внимательностью и заботой, и почему они кладут всю жизнь на науку.

КСЕНИЯ СЫРОВАТКИНА-СИДОРИНА
Сотрудник лаборатории по сопровождению детей с нарушениями слуха и речи

– После университета я не стала поступать в аспирантуру, так как не знала, в каком направлении хотелось двигаться дальше, а пошла работать в обычную московскую школу. Наблюдала за первоклассниками и видела, что у многих из них есть небольшие проблемы, в том числе неврологического характера. Конечно, я говорила об этом родителям. Чаще всего кончалось это тем, что родители, считающие своих детей идеальными, просто говорили, что во всем виноваты учителя — не могут найти подход к ребенку. А причем здесь подход, если ребенку, допустим, требуется консультация невролога? Я поняла, что хочу работать с теми семьями, которые действительно понимают, что им нужна моя помощь, которые будут прислушиваться и следовать рекомендациям. И пришла в Российскую академию образования, в институт.

Тема моей кандидатской диссертации еще до конца не сформулирована, но будет примерно такой: «Психологическая поддержка родителей ребенка с тяжелым нарушением слуха до и после операции по кохлеарной имплантации (в период пребывания в стационаре)». Это значит, что ребенку, родившемуся глухим, вживляют специальный аппарат, и слух к нему может вернуться полностью, если правильно будет выстроен этап реабилитации. Для родителей появление в семье особого ребенка — это стресс. Операция — это двойной стресс, последующая реабилитация — это очень кропотливый процесс, поэтому родители должны быть психологически к нему готовы. Только от них будет зависеть, появится у ребенка речь или нет. С мамой и папой, так же как и с детьми, нужно работать, поддерживать их.

Однажды я как частный психолог в течение года ездила заниматься с одним мальчиком и его мамой. Мальчику поставили ранний детский аутизм, когда ему исполнилось три. У него пропала речь. Мама не могла в это поверить, не могла принять. Она просто ушла от ситуации — поскорее вернулась на работу, а мальчик оказался предоставлен сам себе. Можно сказать, мама его боялась. И мы год все вместе заново выстраивали их отношения. Через игру — догонялки, куклы. Почему-то многие родители думают, что играть ребенок учится сам: вот он родился — и ему все интересно само по себе. Это не так. А дети-аутисты вообще тяжело идут на контакт — не любят объятия, не смотрят в глаза, кусаются. Но через год мама поняла, что ее ребенок может не только огрызаться, но и радоваться. Мы наладили эмоциональный контакт. Можно сказать, у меня получилось!

Очень сложно не прикипать душой к детям. Мне кажется, что все они единственные, уникальные, самые лучшие. Потом расставаться очень тяжело. Думаю, это придет с опытом, я смогу.

В юности мне, как и многим, хотелось все и сразу — побольше зарплату, например, чтобы можно было путешествовать, ни в чем себе не отказывать. Именно поэтому я не пошла сразу сюда, в институт, это отпугнуло. Только через четыре года — когда повзрослела. Знаете, зарплата — это не самое главное, может, так даже лучше, что здесь не платят огромных денег — это отсеивает людей, которые пришли бы сюда только за этим, а не за тем, чтобы работать с детьми и двигать науку.

АННА СЕРКИНА
Сотрудник лаборатории ранней помощи детям с выявленными отклонениями в развитии

– Наша лаборатория занимается разработкой специальных методик, которые используют в своей практике врачи-неспециалисты — психологи и дефектологи, работающие с самыми маленькими детьми. Аналогов федерального НИИ, специализирующегося на проблемах специального образования, в данный момент в России не существует.

Почему я работаю с детьми? Трудно сказать. Меня еще на первом курсе института впечатлила мысль о пластичности ребенка. То есть чем раньше начнешь с ним работать — тем больше можно сделать для его развития. Например, если с малышом с синдромом Дауна начать заниматься с самого юного возраста, то уже через несколько лет он будет радикально отличаться от ребенка с тем же диагнозом, с которым не занимались совсем.

Мы ведем детей с первых месяцев жизни до трех лет. Когда пациенту исполняется три года, мы должны передать его специалистам из других лабораторий — они ведут детей более старшего возраста. Но иногда бывает так, что работаем с ребенком и дальше. Просто получился контакт и с ним, и с родителями. Не можем же мы захлопнуть перед ними дверь только потому, что ребенок стал старше?

Главное на занятиях с ребенком-аутистом — наблюдать, что он делает, и делать это вместе с ним. Ну, вот он, например, бегает по комнате кругами — значит, надо бегать тоже. Превратить это в игру в салочки. Мы таким образом знакомимся, начинаем общаться. Через какое-то время ребенок может начать повторять слова, которые мы говорим во время игры: у него появляется речь, а у его действий — смысл.

В нашей работе отсутствует вау-эффект. Нет таких суперметодик, применив которые можно нормализовать развитие ребенка за месяц, за два. Это кропотливая ежедневная работа, которая часто длится годами. Например, приходят к нам мама с малышом. Ему по документам два года, а по навыкам — дай бог на год, и он не говорит. Совсем. Если спустя два месяца общения он сможет произнести два слова — это успех. Если раньше он ничего не умел, а теперь он может самостоятельно попить из чашки — это тоже успех.

ОКСАНА АРШАТСКАЯ
Старший научный сотрудник лаборатории содержания и методов обучения и воспитания детей с эмоциональными нарушениями

– Успешность коррекционной работы с детьми, имеющими синдром аутизма, в значительной мере зависит от того, насколько рано ребенок стал получать адекватную помощь специалиста. Но часто бывает так, родители приходят с ребенком к педиатру и делятся своими переживаниями, что он молчит, например. А врач успокаивает: да ну что вы, у вас же мальчик — позже заговорит! Это неправильно и мешает помочь тем ребятам, которым можно помочь.

Дети встречаются друг с другом на занятиях, знакомятся, начинают дружить — в пять-шесть лет. Потом они становятся старше, появляются подростковые клубы. Они вместе отмечают дни рожденья, Новый год и другие праздники. Сейчас многим из наших пациентов уже за тридцать. Они по-прежнему встречаются и общаются друг с другом. Летом мы все вместе ходим в походы — и вот там видно, какая они сплоченная группа. Ну, например, когда мы играем в карты, будьте уверены, никто не будет переживать за своего любимого психолога. А вот поболеть за своего друга — безусловно!

Работа с детским аутизмом длительная, не на год и не на два. Вот, например, в феврале одному моему пациенту исполнился 21 год. Мы начали коррекционную работу, когда ему было 4 года. Задержка речи у него была колоссальная, координации никакой почти. Мы решили применить «холдинг-терапию», то есть занятия для всей семьи: учили его обниматься с родителями, просто не кричать и не вырываться. У нас стало получаться. Коля заговорил и к первому классу умел читать и писать не хуже ровесников. А сейчас это уже молодой человек, учится в колледже. Я смеюсь и говорю ему: «Я по тебе могу определить, сколько лет я работаю в институте самостоятельно». Получается, семнадцать. Конечно, я не жалею.

wonderzine.com, 25 февраля 2014